Православное Догматическое Богословие. Эсхатология
профессор Андрей Зубов
Один из моих друзей, которому в будущем суждено было стать епископом Русской Церкви, уверовал лет тридцати. В первой беседе о той новой реальности, которая открылась перед ним, он спросил меня: «Ты говоришь о спасительности веры христианской, но вер много, почему считать христианскую истинной?». Он был востоковед, эрудит, этот будущий епископ, и он знал, о чем спрашивал. В сущности, это – вопрос вопросов: почему мы убеждены в истинности христианства, когда народов много, и вер много. Мы можем ответить словами псалма: «Яко вси бози язык бесове, Господь же небеса сотвори» (). Но ответ этот не столь исчерпывающ, как может показаться иному апологету. А тот, кого мусульмане именуют Богом, он демон, или творец небес? Любой мусульманин однозначно скажет – Аллах – единственный творец всего (tawhid ar-ribubiya), видимого и невидимого. Следовательно, между исламом и христианством нет принципиальной разницы в переживании Бога как Творца и неба и земли. То же можно сказать и об ортодоксальном иудаизме, практически то же – о религии гат. Брахма, или, если угодно, Тримурти, или Атман есть То, что, превосходя всякую реальность, является виновником этой реальности. Стоит ли продолжать разговор, говоря о Тьян Ди и Дао китайских религий; о Птахе, Атуме, Ра, Амоне древних египтян, Ану, Инане, Энлиле шумерийцев?
Внимательный историк религий сможет в любой достаточно хорошо известной религиозной системе обнаружить идею Бога-творца, единого высшего Бога, создавшего и мир, и людей, и духов, которых большинство традиций называют богами, а авторы книг Ветхого Завета предпочитают именовать «воинством небесным».
Нет, не потому становимся мы христианами, что иные веры учат кадить демонам, а христианство – служить истинному Богу. И совершающий намаз мусульманин, и распевающий гимн адвентист вполне уверены, что молятся единственной, высшей всего, создавшей все божественной реальности. Как, на основании чего убедить нам их в обратном? В том, что они поют не творцу, а твари? Уверен, что убедить их в этом нельзя, а потому наша проповедь в мире ислама или индуизма чаще всего остается безрезультатной. Напротив, и индуисты, и буддисты, и мусульмане за последние десятилетия добились неплохих результатов в обращении граждан христианской цивилизации. Почему? Конечно, очень хочется ответить на этот новый, обидный для христиан вопрос в дихотомии «Бог – демоны»: те европейцы, которые не выдерживают нравственной планки христианства, те, кто впадает в грехи, – те уходят в иные веры, где демоны, которым они служат, этим грехам только потакают.
Но действительность не позволяет согласиться с этим утверждением. Большинство из нас, европейцев, уходят не в Вишишт Адвайту, не в суфизм, даже не в примитивный кришнаизм, но просто в неверие, в атеизм, агностицизм. Именно это, неверующее, не живущее Богом большинство европейцев создает ту современную цивилизацию, за которую нам будет мучительно стыдно перед Тем, Кто дал нам великий, божественный дар творчества. Что же до серьезных обращенцев в иные веры, то они, как правило, обнаруживают высокий нравственный идеал, строгость к себе, целомудрие и такую погруженность в религиозную жизнь, которых обычно нет и у нас, христиан, позволяющих себе слишком многое в надежде на милость Божию, но и в забвении грядущего нелицеприятного суда Его. При несовершенстве человеческой жизни, свойственной падшему Адаму во все эпохи и на всех континентах, нынешний Каир, Мадрас и Тегеран нравственно если и отличимы, то только в лучшую сторону от Москвы, Берлина, Парижа. Так что в отношении приверженцев иных вер демоны явно успевают меньше, нежели в отношении нас. Иногда приходится слышать: да, мусульмане или индуисты в соблюдении некоторых нравственных и аскетических норм выше нас, но они делают доброе, искушаясь гордостью, а не из любви к Богу. Чужое сердце – потемки, но в своем я нахожу столько гордости и тщеславия, что с трудом могу заподозрить индуса, воздерживающегося от мяса, вина и блуда в течение всей жизни, или мусульманина, пять раз на дню встающего на молитву, гордейшим меня.
Убедительный ответ на вопрос моего друга в системе координат 95 псалма явно не получается. Может быть, он невозможен и вовсе? Может быть, согласиться с тем, что для каждого его вера – истина, и поставить точку? Субъективно так оно и есть. Последователь Шанкры свысока смотрит не то что на христианина, но даже на ученика Рамануджи. Для него уже и Вишишт-Адвайта – «частичное знание». Всем нам так свойственно презирать соседа, если он в чем-то отличен от нас, презирать по видимости за это отличие, а в действительности – услаждаясь собственным совершенством, праводеланием, правомыслием, правоверием. «Благодарю тебя, Боже, что я не такой, как он» – любимые наши слова. И подумать при этом, что «он» также создан Господом, как и я, и для достижения цели не менее важной – это в голову как-то не приходит. Это – субъективно. А объективно Бог есть столь неприступная для нашего, Им созданного ума, полнота, что самонадеянно полагать, что мы можем хоть в чем-то знать больше «соседа». Ни он, ни я не знаем ничего положительного, кроме того, что открыто каждому из нас для нашей пользы, для нашего спасения. И это, открытое, есть бесценная ценность именно для меня, если понимаю я, для чего оно и как с ним обращаться.
Скажем, величайшее сокровище христианства – знание триипостасности единосущного Бога. Не потому открыто оно Церкви, что мы заслужили это знание своей верой и любовью – знание это есть наша вера и источник нашей любви. Храним мы это знание, тщательно проговариваем отношения ипостасей Бога, так как без этого знания-веры христианство становится пустым звуком – Бог не вочеловечивается, человек не обоживается. У мусульман иная цель религиозной жизни. Мысль об обоженье – нерв и суть христианства – для них святотатственна: (Кор. 4.169 и cл.). Потому и тайна троичности скрыта от них, учение о Троице для ислама – уступка христиан политеизму и эллинистической философии, – «Он не рождал и не рожден» (112.3) – твердо провозглашает Коран.
Почему араб-мусульманин иначе видит предельную цель своей жизни, чем видит ее араб-христианин – это особый разговор, и, признаться, мне трудно дать ответ на вопрос о причинах выбора одним народом, одним человеком христианства, а другим – ислама, буддизма или религии бон. Но честный разговор об уникальности христианства возможен только при условии признания и за иными религиями их пусть субъективной, но правды в вопросах веры и целей жизни. И только сопоставляя эти цели, эти субъективные упования, можем мы прийти к некоторой объективной правде.
Августин, как известно, выводил слово «религия» из глагола ligo, re-ligo связывать, соединить (ligo dissociata). Этимология эта далеко не бесспорна, но духовно она верна. Религия, вера (от слова авестведического: var, жар, истина) – это связь, но и путь, идя по которому можно взойти к вечному и несотворенному Источнику жизни, к Богу.
Во все времена, во все эпохи, тяготился человек своей смертностью: своей некачественностью и искал путей ее преодоления. В одном из речений текстов Саркофагов (1130) Атум говорит о четырех своих великих деяниях для людей – одно из них – память смертная. «Сделал я так, чтобы не забывали они о Западе (то есть о смерти)». В сущности, именно в том, что ждали люди по ту сторону «последнего врага – смерти», и скрывается отличие вер друг от друга. А ждали и продолжают ждать они очень разного. То Царство Небесное, о котором учил Христос и которое, по сокровенному Павлову учению, есть Он Сам, весьма отличается от представлений о рае – Джаннахе – благочестивых мусульман или о сварнаре зороастрийцев. Безусловное утверждение индийского мудреца Яджнавалкьи «нет после смерти сознания» (Бр. Уп. IV.5.13) смутило не только его жену Майтрейю, но смутит оно и христианина. В то же время суфийский аскет, познавший фану, скорее всего, согласится с ним.
Эсхатология – главное в любой религии, и сопоставление, эсхатологических учений – дело по крайней мере более объективное, чем самоуверенное утверждение – «нет, тот, кого в вашей вере считают творцом, не истинный творец, вот Тот, в Кого верим мы, он – Творец по истине». В разговоре о предельных целях бытия никто не насилует ничьей воли. Каждый рассказывает то, на что уповает он сам.
Нет, кажется, веры, которая бы не признавала, что Бог – благ. «Никто не благ, как только один Бог» – говорит Спаситель. «Небо благожелательно ко всем существам» – утверждают китайцы. «Милостивым и милосердным» именуют Бога все суры Корана. И вот это абсолютное благо в сущности Своей – не есть благо. Оно выше всякого имени. Прекрасно повествует о Божественном Благе священномученик Дионисий. Но внимательный читатель четвертой главы «Божественных имен» не может не заметить, что афинский епископ, когда говорит, что словом «Благо» определяется сущность Богоначалия (4.1), подчеркивает, что это – мнение «богословов». Продолжая речь, Дионисий показывает, что мы именуем Бога «Благом», поскольку Им создан и поддерживается ангельский и человеческий мир, все живое, весь космос, движущаяся и косная материя. Иными словами, Бог благ для нас. Что же касается Божественной сущности, то тут «богословы» ошибаются. «И даже называя Его благостью, мы не в состоянии познать Его … превосходящего любое имя, любое слово и познание» (13.3). Итак, благость Бога не свойство Его природы, но проявление Ее к нам. Бог благ для созданного Им мира. О ином мы просто не можем сказать ничего. Он благ не потому, что создал мир, но Он благ в созданном Им мире.
Но можно ли полагать совершенно благим творение мира разрушающегося, подверженного тлену и постоянному умиранию? Нет ли изъяна в самом таком творении, а следовательно, и в его Творце? Это вполне законный вопрос, поскольку мир, данный нам в опыте, есть именно мир разрушения и смерти. Здесь, в ответе на этот вопрос, происходит первое великое разделение религий. Гностическое решение, как известно, предполагает, что мир создан не Благим Богом, который пребывает в Себе Самом, но злым или несовершенным Демиургом, и потому воспроизводит его несовершенства. Мир – создание не Творца, но отпавшего от Бога духа. Надежду на спасение дает человеку только та творческая искра Божья, которая через Демиурга переходит в созданное Им. Фактически же мир и человек оказываются созданиями сил зла. Вывод этот в истории человеческого духа, надо признаться, почти уникальный. Он предполагает, во-первых, самостоятельную креативную способность несовершенных, злых сил и, во-вторых, страдания не в результате собственных дел, но «по природе»: человек и весь мир мучаются, поскольку они обречены на мучение создателем. Может ли Высшее Благо попускать такое и оставаться Благом?
Помимо экстравагантной и, в сущности, порожденной духовной борьбой с христианством гностической схемы, история религий знает два принципиальных ответа на вопрос о соотношении Блага и страдания в мире. Один объявляет мир иллюзией, миражем, не имеющим никакой самостоятельной ценности, а значимой и реальной только родную Творцу частицу в каждом творении, воссоединение которой с Творцом и есть цель. Это религии Южной Азии, начиная с эпохи Брахман и Упанишад. Иные культуры дают другой ответ – мир создан Богом и мир этот – реальность, поскольку сотворен Абсолютной Реальностью. Мир этот – благо, поскольку создан Абсолютным Благом. Мир этот – безупречно красив, поскольку его создатель – Абсолютная Красота. И традиционные религии Китая, и иранский зороастризм, и «авраамистские религии», и, сколь нам известно, религии древнего Переднего Востока едины в этом убеждении.
Отличает их объяснение того, как же этот благой и прекрасный мир стал таким, каким мы его видим – весьма злым и, часто, отвратительно уродливым. Все они согласны, что причина упадка – человек. Но дальнейшие акценты Запада и Дальнего Востока различны. Китай и производные от него культуры видят космос «отпечатком» Дао. Как многие волны, набегая на берег, оставляют на его песке след, так же и Дао запечатлено в созданном им мире. Дао – океан, мир – отпечаток волны. Однако человек – это особая «волящая» песчинка. Он может нарушить весь узор божественной волны, выйти из него и обречь мир на деградацию – ведь чем дальше отступает мир от заданного печатью образа, тем больше погружается он в хаос небытия. Бог создает мир. Человек, частица созданного мира, или хранит, или разрушает и себя и его. Отсюда напряженный поиск соотношений человеческого микрокосмоса с макрокосмосом в традиционной китайской медицине, ритуале, магии. Отсюда конфуцианское учение о музыке или даоское учение о недеянии (ву вэй). Мир не создан для человека, он живет своей, заданной Дао, жизнью. Человеку не надо только мешать миру жить, надо научиться подчинять свою волю ритму мира (Конфуций), или вовсе исключать ее (Лао-Цзы). Восстановлением гармонии преодолевается и страдание и сама смерть. Потому так распространены в Китае предания о бессмертных, вечно живущих в этом мире, вкушающих персики садов запада, воздух и росу Тай-шань.
В этой красивой и гармоничной, как пейзажи Ван Вэя или Цзюй Жаня, схеме остается неясным только одно – почему человек таков, что он может, и действительно постоянно употребляет свою волю во зло, в результате чего мир постоянно находится в процессе деградации (мо фа). Если он отпечаток Дао – откуда в нем зло? Если отпечаток чего-то иного – то Дао уже не может считаться «великим единым», не может «следовать Само Себе» (Дао Де цзин, 25).
Запад, культуры от степей Ирана до атлантических прибрежий смотрели на мир и место человека в нем несколько иначе. Мир создан для человека. Человек – предмет особой любви, внимания и жалости Бога, создавшего его свободным соучастником всемирной драмы борьбы добра со злом, Бога – и отпавших от него, им сотворенных существ. Борьба ведется за человека. Тварное бытие обретает напряженную трагическую подвижность, которой равно чужды и возделывающий божий сад китаец, и бегущий из него индус. Гор и Сет, Ангро Маньо и Boxy Ману, сатана и архангел Михаил, Махди и ал-Даджал – эти пары определяют религиозную жизнь Запада. Бегство от одного, поиск иного, постоянное внимательное вглядывание в себя, в свое сердце, которое и есть истинное поле битвы – это настроение равно знакомо и мусульманину, и еврею-иудаисту, и христианину, и парсу, и сколь мы можем судить о вере Месопотамии и Египта – и их обитателям. Мир не просто гибнет с человеком и возрождается с ним. Он – средство борьбы, постоянное искушение человека, средство победы над злом или причина гибели во зле. Кто говорит, что Бога любит, а брата своего ненавидит – тот лжец. Кто говорит, что любит брата, но не помогает ему в голоде и наготе, то есть в обстоятельствах мира – тот лжец не меньший. Мир духовный – меног, утверждают парсы, лишь прообраз мира целостного, духовно-материального – гетиг, который много совершенней первого. Только в гетиг может войти Ангро-маньо, но и победить зло можно только в этом, духовно-материальном мире, и только с помощью духовно-материального существа – человека.
Если Южная Азия ныне решает духовно-материальную двуприродность посредством освобождения тождественного Богу духа от уз материи, если Дальний Восток фактически переживает мир как материальный отпечаток духовного и видит присутствие Духа в мире только в качестве матрицы, то Запад постоянно настаивает на обязательной двуприродности. Он умеет различать в человеке неразрывно слитую с ним духовную сущность ума (нус, пневма), и ценить тело, плоть (сома, саркис) как неотторжимую часть человеческой личности. Уже в египетском заупокойном ритуале Древнего Царства обнаруживаем мы все необходимые составляющие этих воззрений. Многое можно обнаружить и в раннемесопотамском ритуале священного брака, и в так называемом культе умирающего и воскресающего Бога.
Но в поединке со злом человек постоянно проигрывает. «Бедный я человек, – восклицает апостол Павел, – доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». Современный же православный мыслитель как-то сказал: «Наш путь не от победы к победе, а от поражения к поражению». Все религии мира, как западные, так и восточные, согласны в том, что мир не улучшается, а вырождается, и не многие, подобно джайнам, надеются обойтись без мировой катастрофы, когда наступит полный упадок.
Но почему человек, вызванный из небытия благим Богом, губит себя? Потому что он шестью чувствами связывает себя с иллюзией космического бытия – майей, и из-за этого забывает тождественность своего бытия Абсолюту – ответит индуист. Буддист просто опустит вторую часть формулы об Абсолюте и «своем бытие», в остальном его ответ совпадает с индуистским. Почему человек предпочитает связывать себя с майей, а не с Брахмо, индуизм молчит, равно как и молчит учение тхераваддинов о причине редкости архатов, пратьекобудд. Дальний Восток отвечает на этот вопрос иначе: человек сходит с Пути, которым идут все сущности, он нарушает гармонию, музыку и ритм мира. Почему человек отвергает Дао – также неясно. Наконец Запад предлагает третий вариант ответа: свободно действующий человек с первых же шагов подпадает соблазну духов – врагов Творца. И вслед за первым человеком так поступают почти все его потомки. Лишь немногие избирают иной путь, путь служения Богу, путь праведности. Почему – также не вполне ясно. Если природа человека сотворена благим Творцом, то как объяснить неудержимую тягу человека не к благу, но ко злу – «Бедный я человек!»
И все же религия перестала бы быть религией, если бы опустила голову, если бы примирилась со столь неутешительным выводом. Нет, напротив, вопреки всему эмпирическому опыту человеческой плохости все веры утверждают триумфальную конечную победу Блага над злом. Но здесь люди не обходятся без помощника. Вишну и Шива многократно воплощаются, чтобы поддержать праведников, наказать злодеев, восстановить праведное учение. То же делает Лао-Цзы в позднем даосизме, а китайские буддисты с надеждой молятся пребывающему на небе Тушита будде будущего Ми ло фо (Майтреи), который придет в конце времен на землю, дабы спасти и исправить всех.
В отличие от Китая и Индии Запад видит спасителя человеком, кровно связанным с основоположником учения – великим праведником. Это – или мессия, лев из колена Давидова, или Саошьянт – семя Зороастра, или Махди – потомок Мухаммеда, по красивому шиитскому преданию, живущий подобно свету в чреслах пророков и в утробах благочестивых женщин, и воплотившийся в конце веков, дабы победить зло и убить ал-Даджала. Первый человек допускает в себя зло, последний – побеждая его, угождает Богу. В великой всемирной брани именно человек, облаченный в броню праведности (ведь он кровный потомок великого праведника), побеждает князя тьмы, после чего воскресают мертвые и Творец вершит над своим творением последний суд. Те, кто исполняли Его волю, вместе с победителем зла наследуют мир, те, кто противились воле Божьей и свободно избрали сторону врагов Блага, получают вторую смерть, вечную гибель.
Перед нами предстают три весьма отличные одна от другой эсхатологические системы, границы распространения которых, в общем-то, совпадают с границами трех великих цивилизаций Старого света. Каждая из них достаточно логична внутри себя, за исключением единственного, но ключевого момента – объяснения происхождения и доминирования зла в мире, созданном Богом.
Как же решается в каждой из систем предельная задача личности – возвращение благого дара Творца, утраченного человеком из-за уклонения ко злу? На Дальнем Востоке – через возвращение на Путь всех вещей. В результате – совершенный природный человек, не знающий смерти и нужды, пребывающий вечно в полной гармонии с Дао. Понятно, что окружающий мир, нарушенный своеволием человека, обретает вокруг такого блаженного мужа утраченное совершенство отображения Дао. Для китайца абсурдна сама мысль о слиянии человека с Дао. Ведь человек – это всегда нечто осязаемо-материальное, а Начало мира, Дао, и безлично, и нематериально, и для мира, космоса его как бы и нет вовсе. Гармонизировав себя, человек сливается не с Дао, но с миром – запечатлением Дао. Именно в этом, скорее всего, смысл понятия «тождественность Дао» из 23 джана Дао дэ цзин. Каким бы ни было происхождение даосизма (довольно распространено мнение, что Лао-Цзы переложил в категориях китайской мысли учение упанишад), практика религиозной жизни Китая сделала его именно таким.
Южная Азия решает задачу совсем по-другому. Если мир иллюзия, то лучше всего его отбросить, выйти из мира. Космическая жизнь на любом уровне – рая, земли, преисподней – по существу всегда трагична, ибо неизбежно пресекается смертью, а потом начинается сызнова. Жизнь – это вечный кошмарный сон, от которого надо пробудиться. Но пробуждение возможно только ценой отказа от космоса и от себя, как его части. За круговоротом призрачного мира существует Абсолют, Брахман, которому тождествен человеческий ум – атман. Отбрасывая и тело, и чувства, и мир, атман сливается с Брахманом, обретает вновь все качества Абсолюта, но теряет при этом себя, свое лицо. После смерти нет сознания, поскольку нет двух: Бога и человека. Есть только Абсолют и рядом с ним нет иного. В отличие от Китая Индия настаивает на соединении с Творцом, но не твари, а части Творца, до времени в твари заключенной. Остальное, кроме этой части – амсы – никакого значения и интереса не имеет. И хотя Адвайта Веданта – не единственное учение Индии, но именно она делает наиболее логичные выводы из общих всей Южной Азии посылок. То, что многих индийских мистиков личный опыт заставлял сомневаться в конструкции Шанкры и ценить человеческую личность несколько больше, – иной вопрос.
Наконец, Запад, уделяя особое внимание индивидуальной личности человека, учит о нем, как о сложном существе, состоящем из божественного духа, перстного тела и возникшей от их соединения индивидуальной души. Смерть – временное расторжение этих элементов человека. Воскресение – их воссоединение. Но воскресший человек, победив в себе зло и его разлагающие яды, обретает бессмертие и блаженство, остается вполне человеком. Мир восстанавливается вместе с ним или дается ему вновь, и он существует в нем вечно среди тех радостей, которые хотя и омрачались злом, но известны ему уже по нынешней, земной жизни. Чувственный рай ислама, по существу, – вновь обретенный Эдем – прекрасная тому иллюстрация. Не случайно именуется садом, подобно парскому Парадизу: «Ведь для богобоязненных есть место спасения, сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный…» (Коран 78.31-33).
Такая цель религиозной жизни вызовет ужас у индуиста и буддиста и оставит в недоумении обитателя Дальнего Востока, но растворение в Абсолюте будет для большинства мусульман, иудаистов, парсов не менее странной, бесцветной и кощунственной претензией. Странна будет цель адвайты и для китайца, убежденного, что человек, «если сравнить его с тьмой вещей, похож на кончик волоска лошадиной шкуры» (Чжуан цзы, 17). Три великих цивилизации выработали свои ответы на предельные запросы человека и зафиксировались друг перед другом в устойчивом непонимании. Синкретические движения суфиев, на Западе, Мадхвы – в индуизме, махаянистский буддизм Китая и Японии не снимали границы, но только размывали их, делая переходы более плавными.
Мы не можем сказать с полной определенностью, когда возникло это разделение. Вряд ли было оно столь глубоким в начале истории, пять тысячелетий назад. Первые памятники религиозного слова Индии и древнего Переднего Востока, равно как и археология Шан-Инь свидетельствуют о большем сходстве, хотя бесспорно имеются уже и тогда яркие цивилизационные отличия. Но эпоха пророческих движений, VIII-V веков, обнаруживает вполне сложившиеся религиозные типы Дальнего Востока, Индостана и Запада, типы, известные нам и сегодня.
Мы не можем сказать о начале разделения, но мы можем сказать о его конце, ибо завершилось оно и было преодолено в христианской проповеди. Заявление это может показаться претенциозным – ведь мы привыкли полагать христианство западной религией. Действительно, такие типично западные моменты учения, как исключительное внимание к человеку, его личности, его телу, которому должно, умерев, воскреснуть – все это есть в христианстве. Но это, западное, преображено странным и неожиданным учением, плохо пережитым зороастризмом и вполне осознанно отвергнутым и иудаизмом и исламом. Христианство объясняет некачественность человека, расхождение между волей его и действием, наконец – саму смерть грехопадением Адама. Нет человека, который жив будет и не согрешит. Но Адам был первым человеком. Его ослушание Бога не осталось его личной проблемой, но перешло на всех его потомков, на каждого земнородного. «Проклята земля за тебя» (). Эти страшные слова Божии тяготеют над всем человечеством. Единственная из вер, вера христианская объясняет зло человечества из его свободной, но родовой воли. Как дети наследуют достоинства и болезни родителей, так и каждый потомок Адама наследует «генетически» его грех, добавляя к нему свой собственный, адамовым грехом подготовленный, своей волей содеянный. Надеяться на «безгрешное семя» Зороастра, Мухаммеда или иного праведника христианину причин нет. Любое семя несет грех.
Это христианское учение прекрасно объясняет и разлад мира и зло людское, но оно столь безысходно в своем пессимизме, что не удивительно его неприятие большей частью человечества. «Кто же может спастись?», ужаснувшись спрашивают Христа ученики, и слышат в ответ: «Человеку это невозможно». Ответ Христа – приговор всему религиозному человечеству.
Впрочем, Христос только мгновение держит апостолов в безнадежном состоянии. Он продолжает начатую фразу. «Человеку спастись невозможно, но Богу все возможно». Итак, спасает Бог. Это известно и индуисту, и мусульманину, и махаянисту, разве что не даосу и конфуцианцу. Но как спасает Бог христианский? Не словом, не учением, не исцелениями и воскресениями, не личным примером при схождении в мир. Нет. Он спасает Собой и Своей смертью, Своей жертвой. Бог умирает, Бог приносит Себя в жертву? Это – второй абсурд, после преемства родового греха, который можно числить за христианами. Но жертва человека, подпорченного Адамом, не вполне чиста. Чистой жертвой может быть только Тот, кто не имеет в себе семени Адамова и одновременно силен победить все зло «древнего змия, обольщающего всю вселенную» (Ап. 12.9). Но при всем том он не может не быть тем, кого собирается исцелить – то есть человеком. Спасти Адама может только Бог, и Бог вочеловечившийся. Как Бог, Он побеждает смерть и грех, как человек, Он принимает плоды на Себя, освобождая в Себе – и в этом великое благо родового преемства – и от смерти и от греха все человечество, свободно соединяющееся с Ним.
Но то, что от греха и смерти спасает человека не человек, не богомудрый наставник и не благоволение запредельного Бога, но Бог вочеловечившийся и Сам Себя принесший в жертву Себе за мир, имеет одно, но величайшее следствие. Человек, добровольно согласившийся соучаствовать в жертве Бога, входящий с Ним в смерть, оказывается с Ним и в воскресении, в триумфе над смертью и над источником зла. Бог стал человеком, дабы человек стал Богом – эти чеканные слова священномученика объясняют суть веры христианской. В воскресении с Богочеловеком человек становится Богом. Он, человек, тварь, входит в полноту бытия Того, кто его создал и восстановил из греховного тлена. Бог делает свое творение Собой. И в этом, переступая границы западной религиозности, христианство реализует высшую цель самого рафинированного индуизма – оно открывает возможность теозиса, обоженья. «Тат твам аси» – священнейшая упанишадическая формула обретает себя в христианстве. И как обретает!
Слияние с Брахмо достигается в Адвайте ценой отказа от личности, которую Шанкаре остается объявить иллюзией, майей. Но христианство не считает, как и все западные веры, творение иллюзией. Оно видит в мире реальность, исходящую от реальности Творца, но реальность, искаженную лжецом и обольстителем сатаной, исказившим первоначально самого себя. Потому и победа над сатаной есть не освобождение от личности, но ее выправление от лжи греха. А поскольку вочеловечившийся Бог, воскреснув, воскресил и свой человеческий ум-дух, и душу и тело, то личность человека не исчезла, но преобразилась в теозисе.
Для достижения своей высшей цели, слияния с Абсолютом, Индии пришлось пожертвовать очень многим – и личностью, и миром, и телом. Поправший Своей смертью смерть богочеловек Христос открыл возможность теозиса без этой жертвы, являющейся к тому же хулой на благость и бесценность акта творения космоса. Человек становится Богом не переставая быть человеком, ибо и Христос стал человеком, не переставая быть Богом. Древняя цель Запада – возвращение в утраченный Эдем, на поля Иалу, достигнута. Но новый Эдем оказался не садом двух холодных родников с полногрудыми гуриями и кубками черного вина, ложами и шатрами, но – Самим Неприступным Богом, для которого эпитеты «бытие» и «не-бытие» равно не определительны и которого Сын Человеческий любил называть Царством Небесным, где, понятно, уже и не женятся и замуж не выходят…
Нет эпитета для Бога более подходящего, хотя бы в отношении Его к нам, чем Благо. Но может ли быть большее благо, чем превращение творения в творца, человека – в Бога? Потому именно в христианстве Бог вполне раскрывает Свою Благость, даруя нам через Себя обоженье.
Что теряет индуизм в христианстве? Ничего. Что приобретает? Личность и тело, освобожденные от майи, абсолютные, если угодно. Что теряет иудаизм и ислам в христианстве? Ничего. Что приобретает? Обоженье, как полноту реализации божественного блага.
Наконец, Дальний Восток. Его главная забота в восстановлении мировой гармонии, разрушенной человеком, в возвращении всех вещей на путь Неба. Запад, сосредотачиваясь на человеке, оставался достаточно равнодушным к миру вокруг него. И индуист усматривал в мире только соблазн принять иллюзию за правду.
Видя именно в человеке причину восстановления красоты и гармонии мира, христианство далеко не равнодушно и к прочему творению. «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне, и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде» (). Космос восстанавливается человеком, и таким образом человек становится соучастником творческого акта Своего Творца.
Что же теряет Дальний Восток в христианстве? Ничего. Дорогой китайцу мир, отпечаток Дао, ценится, хранится и восстанавливается до первоначального совершенства Христом. Что приобретает? Приобретает Дальний Восток человека, который оказывается далеко не «концом волоска на конской шкуре», но личностью, спасающей мир и возвращающей его ко Творцу чистым и непорочным. А вместо слияния с запечатленным в мире Дао – вхождение в полноту Того, к кому ведет путь.
Сейчас, через много лет после той моей беседы с другом – будущим епископом, я бы ответил ему: «Христианство я выбираю не потому, что это религия предков, моего народа, европейской или средиземноморской цивилизации. Я избираю веру христианскую только потому, что во Христе обрели полноту надежды всего человечества, всех его цивилизаций, всех культур. Я избираю веру христианскую, ибо, не умаляя ничего доброго в надежде иных религий, она добавляет им то, что делает благость Творца к твари совершенной. Я избираю веру христианскую, так как не знаю иной веры, которая бы делала человека Богом, не умаляя при том и йоты от его человечности».
Обычно считается, что наиболее важные направления, связанные с христианским пониманием "последних явлений", возникли в период после эпохи Просвещения. Ниже мы кратко рассмотрим новозаветные основания эсхатологии, а затем перейдем к рассмотрению их более современных интерпретаций.
Новый Завет
Новый Завет проникнут верой в то, что, благодаря жизни, смерти и, прежде всего, воскресению Иисуса Христа, в истории человечества произошло нечто новое. Эта тема надежды является доминирующей, даже перед лицом смерти. Новый Завет сводит воедино целый ряд эсхатологических верований, из которых наиболее важные - следующие.
1. Второе пришествие. Ожидается, что Иисус Христос вернется, положив конец истории. При Своем "пришествии" или "явлении" Христос возвестит о "последнем дне" и свершит суд над миром (1 Фес. 4:16). Некоторые новозаветные Писания указывают, что это возвращение ожидалось еще при жизни тех, кто был свидетелем воскресения (сюда относятся 1 и 2 Послания к Фессалоникийцам). Другие считают, что парусия произойдет в будущем, хотя она и имеет отношение к современности (особое значение в этой связи имеет 4–е Евангелие).
2. Воскресение. Новый Завет возвещает реальность воскресения Христа. Как было отмечено выше, воскресение имеет огромное христологическое значение. Однако Новый Завет утверждает, что воскресение не только определяет личность и значение Иисуса, какими бы важными они ни были. Он также объявляет, что через свою веру верующий может участвовать в воскресении Христа. Воскресение Христа как основание, так и предвосхищение воскресения верующих.
3. Царство Божье. Идея о "царстве Божьем", особенно в проповеди Иисуса, приобретает важную роль в новозаветных ожиданиях, относящихся к будущему. Это царство рассматривается как нечто преобразующее и обновляющее, врывающееся в историю человечества, чтобы искупить его из его нынешнего состояния. Интерпретация этого понятия достаточно сложна и мы вскоре вернемся к рассмотрению некоторых подходов к ней.
Августин: два града
Одна из наиболее фундаментальных разработок всего объема новозаветных эсхатологических идей принадлежит перу Августина Гиппонийского и содержится в его книге "О граде Божьем". Эта работа была написана в обстановке, которую легко можно назвать "апокалиптической" - разрушение великого города Рима и развал Римской империи. Центральная тема этого произведения - отношения между двумя градами - "градом Божьим" и "градом мирским". Сложности христианской жизни, особенно ее политические аспекты, вызваны диалектическим противоречием между этими двумя градами.
Жизнь верующих проходит в "промежуточный период", отделяющий воплощение Христа от Его последнего возвращения в славе. Церковь следует рассматривать как находящуюся в изгнании в "граде мира".
Она находится в миру, но все же не принадлежит миру. Существует серьезное эсхатологическое противоречие между нынешней реальностью, в которой Церковь является изгнанницей в мире, вынужденной каким-то образом сохранять свой характерный этос среди неверующего мира, и будущей надеждой, в которой Церковь будет избавлена от мира и сможет наконец участвовать в славе Божьей. Совершенно очевидно, что Августин не оставляет места для донатистской идеи о Церкви как собрании святых. С точки зрения Августина, Церковь разделяет падший характер мира и поэтому включает как чистых, так и нечистых, как святых, так и грешников. Лишь в последний день это противоречие будет окончательно снято.
Но наряду с общепринятым пониманием эсхатологии, Августин осознает и отдельные измерения христианской надежды. Это особенно видно в его рассуждениях о противоречии между тем, чем в настоящее время является человеческая надежда, и тем, чем она в конце концов станет. Верующие спасаются, очищаются и совершенствуются - однако, это происходит в надеждах (in spe), а не в реальности (in re). Спасение лишь закладывается в жизни верующего, но ему суждено получить свое завершение лишь в конце истории. Как было отмечено выше, эта идея была разработана Лютером.
Августину, таким образом, удается предложить надежду христианам, размышляющим над греховной природой своей жизни и удивляющимся, как можно примирить ее с евангельскими предписаниями быть святыми как Бог. С точки зрения Августина в своих надеждах христиане могут выйти за рамки своих нынешних обстоятельств. Это не ложная или придуманная надежда. Она является прочной и определенной, основанной на воскресении Христа.
Августин осознают тот факт, что слово "конец" имеет два значения. "Конец" может означать "либо прекращение существования того, что было, либо выполнение того, что начато". Вечную жизнь следует рассматривать как состояние, в котором наша любовь к Богу, начавшаяся в этой жизни, наконец доводится до конца через союз с объектом этой любви. Вечная жизнь - "награда, делающая совершенными", которую чает христианин на всем протяжении своей жизни в вере.
Средние века: Иоахим Флорский и Данте Алигьери
Августин предложил относительно простую схему истории христианства, которая рассматривала период Церкви как эру, отделяющую пришествие Христа от Его возвращения (второго пришествия). Но это не удовлетворило его позднейших толкователей. Иоахим Флорский (ок. 1132–1202) разработал более умозрительный подход к истории с сильной эсхатологической направленностью, основанный на модели Троицы. По мнению Иоахима, всеобщую историю можно подразделить на 3 эпохи:
1. Век Отца, соответствующий ветхозаветному закону.
2. Век Сына, соответствующий новозаветному закону и включающий Церковь.
3. Век Духа, который станет свидетелем возникновения новых религиозных движений, ведущих к реформе и обновлению Церкви и окончательному воцарению мира и единства на земле.
Особую злободневность взглядам Иоахима Флорского придавала конкретная датировка этих периодов. Каждый век, утверждал он, состоит из сорока двух поколений по тридцать лет каждое. В результате, "век Сына" должен был закончиться в 1260 г., а за ним сразу же должен был начаться радикально новый "век Духа". В этом можно усмотреть предвосхищение многих милленаристских движений наших дней.
Более поэтический подход к эсхатологическим вопросам связан с именем Данте Алигьери (1265–1321). Работая во Флоренции, Данте написал "Божественную комедию", давая поэтическое выражение христианским надеждам, а также комментируя жизнь современных ему города Флоренции и Церкви. Действие поэмы происходит в 1300 г. Она описывает, как Данте был введен в глубины земли языческим римским поэтом Виргилием, который будет его проводником в аду и чистилище.
Позже мы рассмотрим различные аспекты взгляда Данте на ад, чистилище и рай. Эта работа - важное изложение средневекового мировоззрения, согласно которому души усопших должны пройти через целый ряд очищающих процессов прежде чем иметь возможность узреть Бога, что является конечной целью христианской жизни.
Просвещение: эсхатология как суеверие
Чрезвычайно рациональная атмосфера эпохи Просвещения привела к критике христианской доктрины о последних явлениях как суеверия, лишенного какого-либо реального жизненного основания. Особой критике была подвергнута идея об аде. Крайне утилитарное мировоззрение позднего Просвещения привело к растущему убеждению в том, что вечное наказание не имеет никакой полезной цели. Л. Фейербах утверждал, что идея о "небе" или "жизни вечной" является лишь проекцией человеческого стремления к бессмертию, не имеющей какого-либо объективного основания.
Более глубокая критика христианской доктрины надежды содержится в произведениях Карла Маркса. Маркс утверждал, что всякая религия стремится утешить тех, кто страдает в этой жизни, убеждая их в радостях загробной жизни. Делая это, она отвлекает их от реальной задачи преобразования нынешнего мира, чтобы вообще исключить из него страдания. Во многом, марксизм можно считать обмирщенной христианской эсхатологией, в которой "революция" играет роль "рая".
Похожие взгляды можно усмотреть в либерализме девятнадцатого века. Идея о катаклизматическом конце истории была отвергнута в пользу доктрины надежды, основанной на постепенной эволюции человечества к совершенству нравственности и общества. Казалось, что теория Дарвина о естественном отборе указывает на то, что человеческая история, как и вся человеческая жизнь, направляется по восходящей к более высоким и сложным формам. Эсхатология была отнесена к разряду богословских древностей. Понятие о "царстве Божьем", лишенное своих новозаветных апокалиптических ассоциаций рассматривалось (например, Альбрехтом Ричлем) как статическая область нравственных ценностей, к которой общество двигалось путем постепенной эволюции.
Повторное открытие эсхатологии
Этот взгляд был во многом дискредитирован двумя событиями. Во - первых, в последнем десятилетии XIX в. Иоганн Вейс и Альбрехт Швейцер заново открыли апокалиптический характер проповеди Иисуса и настойчиво утверждали, что "царство Божье" - понятие эсхатологическое. Иисуса следует считать не нравственным просветителем человечества, а провозвестником близящегося пришествия эсхатологического царства Божья.
Следует подчеркнуть, что не все исследователи Нового Завета согласились с открытием Вейса и Швейцера. Например, британский исследователь Ч. Г. Додд утверждал, что эсхатологию следует рассматривать не как что-то, полностью ориентированное на неизвестное будущее, а как нечто, реализованное в пришествии Иисуса. Впоследствии возникли три основные позиции:
1. Футуристская. Царство Божье полностью принадлежит будущему, когда оно разрушительно вторгнется в историю (Вейс).
2. Инаугуративная. Царство Божье уже начало оказывать воздействие на человеческую историю, хотя его полная реализация и исполнение произойдут в будущем.
3. Реалистская. Царство Божье уже было реализовано в пришествии Иисуса Христа.
Второе событие - всеобщее крушение уверенности в людей в цивилизации как средстве приведения Царства Божьего к его исполнению. Первая мировая война была особенно драматична в этом плане. Последовавшие за ней геноцид евреев, разработка ядерного оружия и угроза ядерной войны, и продолжающаяся угроза разрушения окружающей среды в результате человеческой деятельности породили сомнения в достоверности взглядов либерально - гуманистических форм христианства.
Как же быть с идеей об эсхатологии? Один подход, привлекший значительное внимание в 1950–начале 1960–х гг., принадлежит марбургскому исследователю Нового Завета Бультману.
Демифологизация: Рудольф Бультман
Вызвавший споры призыв Бультмана "к демифологизации" оказал сильное влияние на верования о конце истории. Р. Бультман утверждал, что такие верования являются "мифами", которые следует толковать экзистенциально. Новый Завет приводит "рассказы" об отдаленных и недоступных временах и местах (таких как "в начале" или "на небесах"), в которых присутствуют сверхъестественные силы и события. Бультман утверждает, что такие рассказы обладают скрытым экзистенциальным смыслом, который можно вскрыть и осознать путем толкования.
Вероятно наиболее важным из них является эсхатологический миф о надвигающемся конце мира через прямое божественное вмешательство, которое приведет к суду и последующим награде и взыскании. Этот взгляд имеет центральное значение для нашей работы, поскольку он позволяет Бультману подвергнуть всеобъемлющей демифологизации "глубокую эсхатологическую обусловленность" Нового Завета, о которой говорит А. Швейцер. С точки зрения Бультмана этот "миф" как и другие, похожие на него, можно истолковать экзистенциально.
Признание того, что история в действительности не пришла к концу, не опровергает эсхатологический миф. Будучи истолкован экзистенциально, он относится к современному человеческому бытию: неизбежно сталкиваясь с реальностью своей смерти, люди вынуждены принимать экзистенциальные решения. Фигурирующий здесь "суд" не будущий божественный суд, который должен состояться в конце мира, а современное событие нашего суда над самими собой, основанного на нашем знании о том, что сделал Бог во Христе. Бультман утверждает, что именно такого рода демифологизацию можно найти в 4–м Евангелии, написанном в конце первого века, когда ранние эсхатологические ожидания христианского сообщества стали угасать. "Суд", с точки зрения Бультмана, относится к моменту экзистенциального кризиса, когда люди сталкиваются с направленной к ним божественной керигмой. "Осуществленная эсхатология" Четвертого Евангелия возникает из того факта, что редактор евангелия осознал, что парусия - не будущее, а уже состоявшееся событие, вызванное столкновением верующего с керигмой: "Время "Сейчас" пришествия Того, Кто свершает Откровение, точно соответствует "Сейчас" провозглашения слова как исторический факт, "Сейчас" настоящего, нынешнего момента… Это "Сейчас" обращения в определенный момент - эсхатологическим "Сейчас", ибо в нем принимается решение между жизни и смертью. Этот час грядет и, при обращении к нему, наступает сейчас… Таким образом, неверно считать, что парусия, которую другие ожидали как событие во времени, теперь отвергается или преобразовывается Иоанном во внутренний процесс души, переживание. Напротив, Иоанн открывает глаза читатели на тот факт, что парусия уже произошла".
Таким образом, Бультман считает, что 4–е Евангелие частично переистолковывает эсхатологический миф в свете его значения для человеческого существования. Христос не прошлое явление, а вечно настоящее Слово Божье, выражающее не общую истину, а конкретное провозглашение, адресованное к нам и требующее от нас принятия экзистенциального решения. С точки зрения Бультмана эсхатологический процесс стал событием в истории мира и вновь становится событием в современном провозвестии христианства.
Однако, подобные взгляды не удовлетворяли многих критиков, которые чувствовали, что Бультман отказался от слишком многих важнейших черт христианской доктрины надежды. Например, понятие Бультмана об эсхатологии - чисто индивидуальное; библейское же понятие - явно корпоративно. В конце 1960–х гг. стал возникать другой подход, который, с точки зрения многих, предлагал значительно больше, чем бультмановская усеченная версия надежды.
Богословие надежды: Юрген Мольтман
Работа Мольтмана "Богословие надежды" вызвало сразу же после своего опубликования значительный отклик. Мольтман опирается на взгляды, изложенные в замечательной работе Эрнста Блока "Философия надежды". Неомарксистский анализ человеческого бытия, проведенный Э. Блоком, основывается на вере в то, что вся человеческая культура движима страстной надеждой на то, что в будущем будет преодолена вся отчужденность настоящего. Блок считал, что его мнение полностью соответствует библейской идее о революционной апокалиптической надежде. В то время как Бультман стремился посредством демифологизации сделать эсхатологию приемлемой, Э. Блок отстаивал ее, указывая на страстную социальную критику и пророческие видения социального преобразования, которыми сопровождались эти идеи в их первоначальном библейском контексте.
Основываясь на таких взглядах, Мольтман высказывался за необходимость возрождения всеохватывающей концепции надежды как центрального движущего фактора христианской жизни и мысли. Эсхатологию нужно вызволить из ее положения "безвредной маленькой главки в конце христианских догматик" (Карл Барт) и поставить на почетное место. Если Ансельм Кентерберийский объявлял: "Я верю, чтобы понимать", Мольтман утверждал: "Я надеюсь, чтобы понимать". Эта надежда является не личной, индивидуальной или экзистенциальной, а всеохватывающим видением обновления потерянного и падшего человечества через благодатные действия любящего и искупляющего Бога.
Диспенсационализм
Диспенсационализм - это направление в современном евангельском христианстве, которое делает особый акцент на эсхатологических аспектах христианской веры. Оно достигло значительного влияния в популярной американской христианской субкультуре. Термин "Диспенсационализм" (англ, dispensation - закон, завет) отражает веру в то, что история спасения разделена на ряд периодов. У истоков этого движения стоял Джон Нельсон Дарби (1800–1882), участвовавший в движении Плимутских Братьев, хотя позднейшее его развитие было связано с С. И. Скоуфилдом (1843–1921), чья "Толковая Библия Скоуфилда" (1909) получила широкое признание в Северной Америке.
Двумя центральными и характерными понятиями в диспенсационализме являются "взятие на небо" и "страдания". Первое касается ожиданий верующими того, когда они будут "восхищены… на облаках в сретение Господу" (1 Фес.4:15–17) при Его возвращении. Второе основывается на пророческом видении из книги Даниила (Дан.9:24–27) и понимается как семилетний период суда над миром. Среди диспенсационалистских авторов сохраняется разделение относительно того, произойдет ли взятие на небо до страданий (предтрибуляционисты), или верующие должны будут пережить боль страданий, уверенные в том, что впоследствии они соединяться с Христом (посттрибуляционисты).
| |
В информационном обществе человек как никогда прежде оказывается отчужденным от реального мира. В библейском смысле слова познать означает вступить в общение. Между тем, безличная информация о мире, и даже о страдании других людей не воспитывает сопричастности, делает человека посторонним наблюдателем. Этот навык «постороннего» мешает нам осязать историческое присутствие воплотившейся Любви Божией к человеку...
Обозначение цифр и чисел буквами алфавита было распространено в древних языках, в том числе в древнееврейском. Согласно нумерологическим практикам, упоминаемое в Откровении Иоанна Богослова «число зверя» подлежит расшифровке и представляет собой греческое написание имени и титула Нерон Кайсар. В любом случае, каково бы ни было значение его имени, Нерон прошел весь путь, предназначенный черным гениям человечества: с беспредельной властью и всеобщим поклонением, со знаменитейшими и столь же бесчеловечными деяниями, и с бесславной кончиной.
"Не будет преувеличением утверждение о том, что каждая историческая эпоха имеет свою степень психологической напряженности, свое ощущение "конца истории". Давно стало традиционным утверждение об особенно широком распространении эсхатологических настроений во время социальных и политических кризисов. В этой связи, говоря о России, как правило вспоминается эпоха раскола - вторая половина XVII - начало XVIII вв. Однако и время последнего царствования также может быть названо эпохой апокалиптических переживаний, ощущения грядущих катастроф..."
На сайте Свято-Успенской Почаевской Лавры появилось пророчество о приближающемся конце света. Телеканал «Союз» вещает о печати антихриста, которую начнут ставить уже с 1 января следующего года. Следует ли воспринимать эту информацию всерьез?
Сегодня в Церкви не очень принято говорить о конце света. Хотя эта тема и остается частью церковного учения, почему-то она оказывается «за бортом» церковной проповеди. Между тем волновать человека она не перестает, в информационном вакууме кто-то отказывается от паспортов, ИНН и нормальной жизни в расчете на скорый «конец». О том, что такое конец света, мы говорили с профессором Санкт-Петербургской духовной академии и семинарии, крупнейшим специалистом по новозаветному богословию архимандритом ИАННУАРИЕМ (Ивлиевым).
14 октября 2011 г. «Религия в Украине» перепечатала с «Радио Ватикана» в обзоре СМИ статью католического епископа Энрико даль Коволо «Кто (или что) удерживает конец света?», где рассказано о патристическом истолковании загадочных слов ап. Павла об «удерживающем» Антихриста - «человека беззакония», «сына погибели» (2 Фес 2:3): «И теперь вы знаете то, что удерживает, чтобы открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии; только есть теперь удерживающий, доколе он не будет отнят от среды» (2 Фес 2:6-7; перев. еп. Кассиана). Вывод автора: что бы ни понимать под «удерживающим» (уже в древности были предложены: Церковь, ап. Петр, архангел Михаил, благодать Святого Духа, воля Божия, проповедь Евангелия, идолопоклонство, Римская империя, царская власть, государство вообще), важен сам факт удержания: он дает место историческому свершению, человеческой активности, соработничеству и сотворчеству человека с Богом
Интерес к христианской эсхатологии, значительно возросший в церковных и даже околоцерковных кругах в последнее время, сводится в основном к двум темам: о "конце света" и о явлении антихриста. Причем вторая тема, в свою очередь, тоже предельно сужается и ограничивается только "начертанием", или "именем зверя" и "числом имени его" (Откр. 18,17-18). Выяснение причин смещения эсхатологических акцентов не входило в мою задачу, хотя такое выяснение, на мой взгляд, в значительной мере помогло бы понять, на какой почве возникли существующие сегодня разногласия в понимании тех или иных проблем эсхатологии.
Заявления о том, что в 2012 году якобы наступит конец света, не имеют никакого отношения к христианству. Об этом в прямом эфире радиостанции «Говорит Москва» заявил председатель Синодального информационного отдела В.Р. Легойда. «С точки зрения христианского мировоззрения любой человек, который называет дату конца света, скажем так, много на себя берет», - сказал В.Р. Легойда.
То, что сейчас происходит в Церкви протодиакон Андрей Кураев назвал «мирянской Реформацией» - попыткой мирян и монахов захватить власть над Церковью, навязать ей свое дихотомическое мировидение и мироощущение, не знающее компромиссов и полутонов. Аргументы берутся, к примеру, из пророчеств, приписываемых преп. Серафима Саровского о то, «что будет время, когда архиереи земли Русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей его чистоте, и за то гнев Божий поразит их...» А чаще всего из апокрифического околоцерковного мифотворчества - «пророчеств» неких анонимных «старцев», которые нельзя ни атрибутировать, ни верифицировать...
Почему-то радостная защищенность христианина умаляется сегодняшней церковной литературой и - особенно - околоцерковными пересудами. Они стали слишком много приписывать могуществу темных сил, умаляя силу Божию и Промысл Творца. Например, если в святоотеческой литературе под «печатью антихриста» понималось сознательно-вольное поклонение ему, то теперь стали модны разговоры о том, что эту печать можно принять как-то совсем незаметно, чуть ли не просто зайдя в магазин и купив пакет сока со штрих-кодом. И, не желая отречься от Христа,- ты вдруг его утратишь в результате какого-то постороннего прикосновения к тебе или к твоей пище...
Когда Церковь говорит о «последних» событиях, то показывает свою веру-доверие и надежду на Христа. Она говорит не о том, что знает как исторический опыт, а о том, на что уповает. Церковный факт - это еще не религия в истории человека, и не лучшая из всех религий. Религии дают кодифицированные «убеждения» о загробной жизни и о конце мира. Религии - это порождения естественной, инстинктивной необходимости, которую имеет человек для метафизической уверенности, - необходимости, главным образом, для психологической уверенности, что его я « спасется», т.е. продолжит существовать вечно, что его я будет бесконечно счастливо.
Эсхатологический вопрос сейчас стоит очень остро. Оглядываясь на общественные явления прошедшего века, мы видим, что он во многом отмечен эсхатологическими знамениями. Однако в современности почти не видно подлинной эсхатологии, и сегодняшние эсхатологические чаяния не вызывают доверия. К концу ХХ - началу ХХI века на фоне растущего эсхатологического равнодушия европейского общества в христианстве возникает целый ряд эсхатологических концепций. В их числе немало противоречивых, т.е. содержащих противоположные суждения, но есть и такие, которые совершенно не умещаются в традицию и которые плохи в первую очередь не своей противоречивостью, а как раз тем, что они, так сказать, нетрадиционной ориентации по отношению к Церкви...
Народ нуждается в живом и простом слове, обращенном к нему, в слове Жизни, причем не торжественным слогом излагаемом и с высоты кафедры преподаваемом, а в слове, которое проповедуется всегда, «во время и не во время» (2 Тим. 4, 2), в слове, отвечающем на живые и трепещущие вопросы современности. И главное, в слове, которое не расходится с делом, а значит - с житием того, кто его произносит. Очевидно, тогда-то и прислушаются скорее к слову истинного пастыря, а не какого-нибудь самопровозглашенного духовного лидера, стращающего своих приверженцев «кодами» и «ИНН».
В нашу эпоху, когда так не хватает живых примеров, когда умножились слова и книги, но умалились жизненные опыты, когда мы лишь восхищаемся святыми подвижниками прошлого, не понимая того, насколько велик был их труд, так важно знать, что здесь и сейчас, рядом с нами, жили и живут подвижники благочестия, святые, к опыту которых можно прикоснуться, и приложить усилия к тому, чтобы быть на них похожими. И, говоря словами старца Паисия: «Благий Бог примет во внимание и особенности нашей эпохи, и условия, в которых приходится жить, и спросит с нас в соответствии с этим. И если мы предпримем хотя бы малый подвиг, то увенчаемся больше, чем христиане древней эпохи»...
Реанимация идеи о Москве - Третьем Риме в наши дни отталкивается, как уже было сказано, скорее от позднейшей триумфалистской, граничащей с хилиазмом, версии этой доктрины, чем от оригинального учения старца Филофея. Однако у идеи знаменитого старца есть и другое преемство, подхватившее ее эсхатологический акцент. Эта другая апокалиптическая линия идущей от Филофея традиции ведет к апокалиптике беспоповского старообрядчества, в которой однако, ввиду того, что эсхатологические ожидания первых старообрядцев не исполнились, сложились далеко уклонившиеся от православной эсхатологии и тем самым также от учения безукоризненно православного старца из Елеазарова монастыря мысль о деперсонифицированном антихристе. Между тем, эти почерпнутые из эсхатологии беспоповцев идеи с изрядной настойчивостью воспроизводятся иными из современных апокалиптиков, озабоченных не столько нравственным состоянием современного мира, сколько игрой в числа...
Вообще говоря, идея тысячи лет мессианского царства возникла на фоне иудейской апокалиптики. Объединение двух типов эсхатологии, национальной и универсальной, привело к апокалиптическому представлению о том, что Мессия будет царствовать перед концом этого мира. Конец мира будет состоять в суде и обновлении мира. Символический мир книги Откровения очень богат. Тайновидец Иоанн широко использует образы и темы из самых разных источников, в том числе из иудейской апокалиптики...
По уже установившейся традиции в Москве раз в два года проводятся крупные международные богословские конференции. Тема нынешней конференции, которая проходит в гостинице Свято-Данилова монастыря с 14 по 17 ноября - «Эсхатологическое учение Церкви».
Эсхатология - это учение о «последних вещах», о конечных судьбах мира и человека. Как отметил председатель Синодальной Богословской комиссии, Патриарший Экзарх всея Беларуси митрополит Минский и Слуцкий Филарет, «эсхатология является одной из важнейших тем современной богословской и религиозной мысли». На конференции - в рамках пленарных заседаний, круглых столов и дискуссионных встреч - проблема эсхатологии исследуется в библейской перспективе, в историческом контексте, в связи с литургическим богословием и Преданием Церкви, в плане вызовов и соблазнов наших дней. При этом, как подчеркнул митрополит Филарет, церковное богословие - это единое целое. Нельзя рассматривать содержание какого-либо его раздела в отрыве от целостного богословского видения.
Конференция «Эсхатологическое учение Церкви» - это крупнейший международный богословский форум, в котором принимают участие видные отечественные и зарубежные богословы - представители Духовных академий и теологических факультетов университетов Европы, США, Австралии. На конференции обсуждаются проблемы не только церковной жизни, но и современного общества в целом. Например, пройдет круглый стол, посвященный православному отношению к проблемам глобализации.
В своем приветственном слове участникам конференции Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II подчеркнул, что время, в которое мы живем, характеризуется процессами масштабных изменений. Поэтому проблемы, с которыми сегодня сталкивается Церковь, в немалой степени обусловлены ими. Для разрешения существующих проблем необходим «глобальный», а лучше сказать, вселенский, ответ Церкви.
Патриарх отметил также, что именно сегодня Церкви нужна сегодня сильная богословская наука. По его мнению, современные христиане должны противостоять двум искушениям: с одной стороны, обмирщению Церкви, а с другой, «апокалиптической истерии», желанию отгородиться от окружающего мира. Назрела необходимость соборным разумом дать ответы на вопросы, которые волнуют верующих.
Зарубежные участники высоко оценили развитие русской богословской науки. Так, например, профессор философии из Института политических наук и международных исследований (г. Афины) Христос Яннарас подчеркнул, что для него и богословов его поколения Россия - родина современного богословия.
О свободе, воле и спасении
Митрополит Минский и Слуцкий Филарет в своем докладе обратил внимание участников конференции на значение двух важнейших христианских истин в эсхатологической перспективе. С одной стороны, не только Царство Божие, но и греховный мир сей - «внутрь нас есть». С другой стороны, наша вера обращена к Тому, Кто сказал: Мужайтесь: Я победил мир (Ин 16:33). Говоря светским языком, продолжил Владыка, христианская эсхатология оптимистична. Но в то же время этот оптимизм не имеет ничего общего с прекраснодушием и самоуспокоенностью.
Православная эсхатология говорит нам, что мир как жизненное пространство человека, несмотря на его искаженное состояние, не чужд христианам. Мы не должны бежать от мира, в который пришел Сын Божий ради его спасения. В то же время судьба и призвание человека не ограничиваются пребыванием в этом мире.
Особый интерес у участников конференции вызвал доклад председателя отдела внешних церковных связей митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла «Замысел Божий о человеке и свобода воли». В своем докладе митрополит Кирилл провел подробный богословский анализ категорий «свобода» и «воля человека». Докладчик процитировал слова Федора Михайловича Достоевского из романа «Братья Карамазовы», выражающие христианское понимание проблемы свободы: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей». По мнению митрополита Кирилла, это высказывание не только затрагивает самую суть традиционного восточно-христианского взгляда на эту проблему, но и помещает вопрос о воле человека в эсхатологическую перспективу.
В православной святоотеческой традиции было принято говорить не столько о свободе как таковой, как о свободе воли. Воля - неотъемлемая часть человеческой природы, она имманентна человеческому естеству, без нее человек не может считаться разумным существом. Свое подлинное раскрытие понятие «воля» получило в Боговоплощении. Именно вочеловечавшиееся Слово явило, каким должен быть человек в его неповрежденности, какой должна быть его воля и в чем заключается его свобода.
Для спасения человека необходимо, чтобы его воля согласовывалась с волей Божией - это в святоотеческой традиции называется синергией. В то же время, всякий раз, когда человек творит зло, ему содействует дьявол, в этом случае осуществляется синергия с противником Бога. Таким образом, задача человека заключается в том, чтобы направить свою волю к согласию с волей Божественной и не позволить ей согласиться с волей дьявола.
Категория «свобода» определяет то духовное пространство, которое находится в компетенции человека. Способность человека к определению направленности собственной воли является важной чертой его природы. Тем не менее, даже не в самой способности выбирать между добром и злом заключается высочайшая ценность свободы, а в выборе добра, способности допустить в пространство человеческой свободы Божественную благодать. Направленность воли к добру и свобода являются важнейшими факторами спасения.
Перед угрозой свободе человека
В настоящее время можно видеть абсолютизацию идеи свободы человека, отрыв свободы от системы нравственных ценностей. В XX веке проявляется тенденция, которая сводит проблему свободы исключительно к свободе выбора, а значит, и выбора в пользу зла. Это повлекло абсолютизацию права индивида решать, что есть добро и что есть зло. На практике такое мировоззрение отразилось в авторитарных режимах XX века, и уже закон «освободил» личность от традиционных нравственных норм.
Сегодня очень много говорится о свободе, но именно сегодня развиваются процессы, представляющие собой угрозу свободе человека. На общественном уровне человека заставляют признавать то, что противоречит его убеждениям. Это может привести к тому, что христианин не сможет занимать общественные должности, заниматься многими видами деятельности. Самый яркий пример развития такого сценария был недавно продемонстрирован на уровне Евросоюза, когда была отклонена кандидатура итальянского политика на пост комиссара юстиции и внутренних дел Европейской комиссии по причине неприятия им гомосексуализма в качестве нормы межличностных отношений.
Если сегодня такие нормы принимаются на международном уровне, то завтра их принятие будет требоваться от России и в этом, считает митрополит Кирилл, состоит величайшая опасность.
В современном мире необходимо, чтобы Церковь постоянно свидетельствовала о своей позиции. Русская Церковь активно строит свои отношения с государством, обществом, международными организациями, такими как Совет Европы, ООН.
Таким образом, подытожил докладчик, свобода и нравственность являются двумя важнейшими категориями святоотеческой антропологии. Особенно важно помнить, что эти две категории находятся в нерасторжимой связи. Абсолютизация одной категории в ущерб другой неизбежно ведет к общественным трагедиям. Проповедь Православной Церкви состоит сегодня в том, чтобы утверждать взаимосвязь и взаимозависимость этих двух категорий.
Выбор человека всегда имеет эсхатологическую перспективу, потому что от того, пойдет ли он путем жизни или смерти, зависит весь ход человеческой истории. Из Откровения мы знаем, что в конце человеческой истории установление царства антихриста будет возможно только потому, что люди предпочтут зло добру или потеряют способность различать добро от зла. Безусловно, венцом человеческой истории антихрист не будет. А будет таким венцом второе Пришествие Христово и воскресение мертвых. Второе Пришествие Христово будет чаянием тех, кто в своей жизни стремился творить добро, жертвуя своей репутацией, карьерой и даже жизнью, кто использовал Богом данную свободу по назначению, то есть содействуя благой воле Бога.
Мнения и оценки участников
Вот что сказал в интервью коррепонденту Православие.Ru участник конференции, настоятель храма святой мученицы Татианы при МГУ, профессор Московской Духовной Академии протоиерей Максим Козлов.
- Отец Максим, в чем, по Вашему мнению, актуальность этой богословской конференции?
- Конференция, несомненно, очень и очень важна. Важна, потому что тема эсхатологии, может быть, наряду с учением о Церкви, является самой болезненной и самой актуальной для современного церковного сознания - от высокобогословского уровня до того, что волнует множество простых православных верующих. Сейчас постоянно встречаются два известных соблазна. Во-первых, эсхатологический гипероптимизм - «мол, все равно все спасутся», это во многом результат протестантского влияния - хотя бы на уровне массового сознания. Во-вторых, эсхатологическая напряженность, склонная видеть знамения ближайшего пришествия антихриста в любых изменениях современных технологий.
Необходимо увидеть середину между этими двумя крайностями «царский путь» православного богословия. Вглядываясь в разные аспекты церковной традиции - от библеистики до трудов современных подвижников благочестия - мы будем иметь если не окончательный вывод, то, по крайней мере, гораздо более широкий фундамент для будущих трезвых заключений на эту тему.
- Могут ли результаты конференции оказать увещевательное влияние на людей, живущих напряженными эсхатологическими ожиданиями и нагнетающими нездоровый ажиотаж вокруг этой проблематики?
- Полагаю, что материалы конференции могут дать каноническим структурам нашей Церкви, Священноначалию инструментарий для формулирования выводов, опирающихся на церковное предание. В этом смысле влияние Церкви на людей вовсе безумных может иметь место.
- Будет ли способствовать данная конференция донесению до нашего общества церковной позиции по вопросам эсхатологии?
- Это будет зависеть от того, насколько результаты этой и подобных конференций будут оказываться актуальным информационным поводом для СМИ. Поэтому здесь задача православных СМИ, в том числе православных сайтов, очень велика. Важно, чтобы церковная позиция, выражающая «сonsensus patro» - согласие отцов, доносилась и до церковного народа, и до интересующихся жизнью Церкви слоев нашего общества.
Свое мнение и оценки которые высказал и священник Владимир Шмалий , проректор Московской Духовной Академии, секретарь Синодальной Богословской комиссии.
- Отец Владимир, чем привлекательна для Вас данная конференция?
- Своевременность ее проведения очевидна. Во-первых, нарастают апокалиптические настроения в православном и околоправославном народе, что вызывает беспокойство как у Священноначалия, так и у многих чад Церкви. Во-вторых, в околоцерковных кругах и даже в самой Церкви есть силы, которые положительно отнеслись бы к секуляризации и все большему обмирщению Церкви. И в первом и во втором случаях эти люди забывают об эсхатологической природе Церкви, о том, что она есть явленное Царство Божие.
Поэтому задача конференции - выявить понимание Церковью своей эсхатологической природы и рассмотреть те практические приложения, которые из этого следуют, - в плане литургической жизни, развития богословского образования. Проблема состоит в том, что многие забывают: Церковь - не от мира сего. Отсюда возникает погруженность в социально-политическую стихию: устраивают митинги с плакатами, какие-то рассылки и так далее.
- Получается, что действия как либерально настроенных людей, желающих обмирщения Церкви, так и тех, кто нагнетает апокалиптические страхи, приводят к одному и тому же результату?
- В том-то и проблема, что обе эти группы следуют мирской, секулярной логике. Задача же чад церковных - всегда сохранять бдительность, мы к этому призваны. Мы ожидаем пришествия Спасителя, но в некотором смысле, нам нечего бояться, потому что Христос уже победил мир и Церковь уже являет Царство Небесное. Вопрос в том, будем ли мы в состоянии быть верными Спасителю до конца. А у многих людей мы сейчас видим обостренное ожидание пришествия не Христа, а антихриста.
- Каким образом Церковь может довести свою позицию в вопросах эсхатологии до широких общественных кругов?
- Проходящая сейчас конференция - междисциплинарная; ее завершением будет круглый стол «Глобализация и эсхатология». Очень важно довести позицию Церкви до современного общества, которое отнюдь не чуждо эсхатологическим ожиданиям. Оно видит, как беспредельно развивается технологический прогресс, как рушатся небоскребы. Поэтому ясно, что рано или поздно конец света произойдет - в той или иной форме. Нужно показать обществу, что суть не в катастрофах, не в «фильмах ужасов», а в том, что пределы человеческой цивилизации обнаруживаются в нравственном состоянии души человека. Вот где пределы, а не вовне.
Мы надеемся, что в обществе удастся организовать широкую дискуссию с участием философов, социологов, политологов о том, что будет пределами состояния человеческого бытия; такая дискуссия может иметь успех.
Представитель Американской Православной Церкви священник Иоанн Бэр (Свято-Владимирская Академия, Нью-Йорк) в разговоре с корреспондентом Православие.Ru подчеркнул большую значимость проходящей конференции. В то же время отец Иоанн отметил, что среди православных верующих Америки напряженных эсхатологических настроений не наблюдается - их распространителями в США являются протестанты, которые, не имея опоры в Священном Предании, естественно, зашли в тупик и в вопросах эсхатологии.
Православие. [Очерки учения православной церкви] Булгаков Сергей Николаевич
ПРАВОСЛАВНАЯ ЭСХАТОЛОГИЯ
ПРАВОСЛАВНАЯ ЭСХАТОЛОГИЯ
«Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века», гласит последний член символа веры, и такова общая христианская вера. Настоящая жизнь есть путь к жизни будущего века, «царство благодати» переходит в «царство славы». «Проходит образ века сего» (I Кор. 7, 31), стремясь к своему концу. Все мироощущение христианина определяется этим эсхатологизмом, в котором хотя и не обесценивается земная жизнь, но получает высшее для себя оправдание. Первохристианство всецело охвачено чувством близкого, немедленного конца: «ей, гряду скоро! Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Апок. 22, 20); эти огненные слова небесной музыкой звучали в сердце первохристиан и делали их как бы надземными. Непосредственность ожидания конца с радостной его напряженностью в дальнейшей истории, естественно, утратились. Оно заменилось чувством конечности личной жизни в смерти и следующим за нею мздовоздаянием, причем эсхатологизм принял уже более суровые и строгие тона - одинаково, как на западе, так и на востоке. Вместе с этим в христианстве, и особенно в православии, развилось особое почитание смерти, до известной степени близкое древнеегипетскому, (как и вообще существует некая подземная связь между египетским благочестием в язычестве и православием в христианстве). Мертвое тело здесь погребается с почтением, как семя будущего тела воскресения, и самый чин погребения у некоторых древних писателей почитается таинством. Молитвою об усопших, их периодическим поминовением установляется связь между нами и тем миром, причем каждое погребаемое тело на богослужебном языке (в требнике) называется мощами, таит в себе возможность прославления. Разлучение души с телом есть некое таинство, в котором одновременно совершается суд Божий над падшим Адамом, раздирается состав человека в противоестественном для него отделении тела от души, но вместе и совершается новое рождение в мир духовный. Душа, отделившись от тела, непосредственно осознает свою духовность и находит себя в мире бесплотных духов, светлых и темных. С этим новым состоянием связано и ее самоопределение в новом мире, которое состоит в самоочевидном самораскрытии состояния души. Это и есть так называемый предварительный суд. Это самосознание, пробуждение души, изображается в церковной письменности в образах «хождения по мытарствам», носящее на себе черты иудейских апокрифов, если не прямо египетских образов из «Книги Мертвых». Душа проходит мытарства, в которых истязуется соответствующими демонами в разных грехах, однако охраняемая ангелами, и если тяжесть греха в ней оказывается преодолевающей, она задерживается в том или ином мытарстве и вследствие этого остается в удалении от Бога, в состоянии адских мук. Души же, прошедшие чрез мытарства, приводятся на поклонение Богу и удостоиваются райского блаженства. Этот удел в различных образах раскрывается в церковной письменности, но доктринально оставляется православием в мудрой неопределенности, как тайна, проникновение в которую совершается лишь в живом опыте Церкви. Однако является аксиомой церковного сознания, что хотя мир живых и умерших отделен один от другого, однако стена эта не непроницаема для церковной любви и силы молитвы. В православии огромное место занимает молитва за усопших, как совершаемая в связи с евхаристической жертвой, так и помимо ее, в связи с верой в действенность этой молитвы. Последняя может облегчать состояние грешных душ и освобождать их из места томления, изводить из ада. Конечно, это действие молитвы предполагает не только предстательство пред Творцом о прощении, но и прямое воздействие на самую душу, в которой пробуждаются силы для усвоения прощения. Душа возрождается к новой жизни, вразумленная пережитыми ею муками. С другой стороны, существует и обратное воздействие: молитвы святых действенны для нас в нашей жизни, а отсюда можно заключить и о действенности всякой молитвы даже и непрославленных святых (а может быть, даже и вовсе не святых), молящихся о нас Господу.
Православная Церковь различает возможность трех состояний в загробном мире: райского блаженства и двояких адских мук, с возможностью освобождения от них по молитвам Церкви и силою внутреннего процесса, происходящего в душе, и без этой возможности. Она не знает чистилища как особого места или состояния, которое принято в католической догматике (хотя, по правде сказать, с ним не знает что делать современное католическое богословие). Для принятия такого особого третьего места нет достаточного ни библейского, ни догматического основания. Однако нельзя отрицать возможности и наличия очистительного состояния (принятие которого является общим у православия с католичеством). Религиозно-практически различие между чистилищем и адом неуловимо ввиду полной неизвестности для нас загробной судьбы всякой души. По существу важно не различение ада и чистилища как двух разных мест загробного пребывания душ, но как двух состояний, точнее - наличия возможности освобождения от адских мук, перехода из состояния отверженности в состояние оправданности. А в этом смысле можно спрашивать не о том, существует ли чистилище для православия, но скорее о том, есть ли ад в окончательном смысле, т. е. не представляет ли собою и он род чистилища? По крайней мере, Церковь не знает никаких ограничений в своей молитве об отшедших в единении с Церковью, веруя, конечно, в действенность этой молитвы.
О внешних же, т. е. о не принадлежащих к Церкви или отпадших, Церковь не судит, предавая их милосердию Божию. Бог заключил в неведение загробные судьбы тех, которые в этой жизни не знали Христа и не вошли в Церковь Его. Луч надежды здесь проливается учением Церкви о схождении Христа во ад и проповеди в аде, которая обращена была ко всему дохристианскому человечеству (католики ограничивают ее только ветхозаветными праведниками, limbus patrum, отлучая от него тех, кого зовет св. Иустин Философ «христианами до Христа»). Твердо слово, что Бог «хочет чтобы все спаслись и достигли познания истины» (I Тим. 2. 4). Однако относительно судеб нехристиан, как взрослых, так и младенцев (для которых католические богословы также отвели особое «место» - limbus patrum), доселе нет общецерковных определений, и остается свобода догматических исканий и богословских мнений. Личная эсхатология смерти и загробного мира в историческом сознании до известной степени заслонила общую эсхатологию второго пришествия. Однако временами чувство ожидания Христа Грядущего, с молитвой «ей, гряди, Господи Иисусе», загорается в душах, озаряя их своим потусторонним светом. Это чувство неистребимо и должно быть неослабным в христианском человечестве, ибо оно есть, в известном смысле, мера его любви ко Христу. Впрочем, эсхатологизм может иметь два образа, светлый и темный. Последний имеет место тогда, когда он возникает вследствие исторического испуга и некоторой религиозной паники: таковы, например, русские раскольники - самосожигатели, которые хотели истребить себя, чтобы спастись от воцарившегося антихриста. Но эсхатологизму может (и должен) быть свойствен светлый образ устремленности ко Христу Грядущему. По мере того как мы движемся в истории, мы идем к Нему навстречу, и лучи, идущие от Его грядущего пришествия в мир, становятся ощутимы. Может быть, впереди предстоит еще новая эпоха в жизни Церкви, осиянная этими лучами. Ибо второе пришествие Христа есть не только страшное для нас, ибо Он грядет как Судия, но и славное, ибо Он грядет во Славе Своей, и эта Слава есть и прославление мира и полнота свершения всего творения. Прославленность, присущая воскресшему телу Христову, сообщится чрез него всему творению, явится новое небо и новая земля, преображенная и как бы воскресшая со Христом и Его человечеством. Это произойдет в связи с воскресением мертвых, которое совершится Христом чрез ангелов Его. Это свершение изображается в Слове Божием символически в образах апокалипсисов эпохи, причем для нашего сознания в истории раскрываются те или иные его стороны (в частности, сюда относится и вопрошание Федорова о том, принимают ли сыны человеческие какое-либо участие в этом воскресении). Так или иначе побеждается смерть, и весь человеческий род, освобожденный от власти смерти, впервые является в целом, как единство, не раздробленное в смене поколений, и пред сознанием его предстанет его общее дело в истории. Но это будет, вместе с тем, и судом над ним. Страшным судом Христа над человечеством.
Учение о Страшном суде в Православии, насколько оно содержится в Слове Божием, является общим для всего христианского мира. Последнее разделение овец и козлищ, смерть и ад, проклятие и отвержение, вечные муки одних, и царство небесное, вечное блаженство, лицезрение Господа, для других, - таков итог земного пути человечества. Суд предполагает уже возможность не только оправдания, но и осуждения, и это есть самоочевидная истина. Каждый человек, исповедающий свои грехи, не может не сознавать, что если никто другой, то он-то заслужил осуждение Божие. «Аще беззаконие назриши, Господи, кто постоит?» (Пс. 129, 3). Однако остается надежда - на Божие милосердие к Своему созданию: «Твой есмь аз, спаси мя» (118, 94). На Страшном Суде, где сам Господь, кроткий и смиренный сердцем, будет Судиею Правды, творящим суд Отца Своего, где же будет милость? На этот вопрос Православие дает молчаливый, но выразительный ответ - иконографически: на иконах Страшного Суда изображается одесную Сына Пречистая Дева, молящая Его о милости материнской любовию Своею, Она - Матерь Божия и всего человеческого рода. Ей вверил Сын милость, когда Сам принял от Отца суд правды (Ио. 5, 22, 27). Но за этим приоткрывается еще и новая тайна: Матерь Божия, Духоносица, есть живое посредство самого Св. Духа, чрез Нее участвующего в Страшном Суде. Ведь если Бог творит мир и человека по совете в Св. Троице, при соответственном участии всех трех ипостасей, и если спасение человека чрез боговоплощение Сына также происходит при участии всей Св. Троицы, то и исход земного творения, суд над человечеством совершается также при этом участии: Отец судит чрез Сына, Дух же Святый совершительный милует и исцеляет язвы греха, раны мироздания. Нет человека, который был бы без греха, не оказался бы даже и среди овец в том или ином отношении козлищем. И Дух Утешитель исцеляет и восполняет изъязвленную тварь, милует ее Божественною милостью. Здесь мы упираемся в религиозную антиномию, осуждения и помилования, которая есть свидетельство тайны Божественного смотрения.
В христианской эсхатологии всегда был и остается вопрос о вечности адских мук и об окончательном отвержении тех, кто посылается «в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его». Издревле выражались сомнения в вечности этих мучений, видя в них временное как бы педагогическое средство воздействия на души и уповая на конечное восстановление?????????????. Издревле было два направления в эсхатологии: одно - ригористическое, утверждающее вечность муки в смысле окончательности и бесконечности их, другое - св. Августин иронически называл представителей его жалостниками (misericordes) - отрицало бесконечность мучений и упорство зла в творении, исповедуя окончательную победу Царствия Божия в творении, когда «Бог будет все во всем». Представителями учения об апокатастасисе были не только сомнительный в отношении православия некоторых своих учений Ориген, но и св. Григорий Нисский, ублажаемый Церковью как вселенский учитель, с последователями их. Считалось, что соответствующее учение Оригена было осуждено на V вселенском соборе; однако современное историческое исследование уже не позволяет утверждать даже и этого, учение же св. Григория Нисского, гораздо более решительное и последовательное, притом свободное от налета учения Оригена о предсуществовании душ, никогда не было осуждено и на этом основании сохраняет права гражданства, по крайней мере, как авторитетное богословское мнение (theologumena) в Церкви. Тем не менее католическая Церковь имеет доктринальное определение о вечности мучений, и поэтому здесь не остается никакого места для апокатастасиса в том или ином виде. Напротив, в православии такого доктринального определения не было и нет. Правда, господствующее мнение, излагаемое в большинстве догматических руководств, или вовсе не останавливается на вопросе об апокатастасисе или же высказывается в духе католического ригоризма. Однако наряду с этими отдельными мыслителями высказывались и высказываются мнения, близкие к учению св. Григория Нисского или же во всяком случае гораздо более сложные, нежели прямолинейный ригоризм. Поэтому можно сказать, что вопрос этот не закрыт для дальнейшего обсуждения и новых озарений, ниспосланных от Духа Святого Церкви. И во всяком случае никаким ригоризмом нельзя устранить надежды, которая подается в торжествующих словах ап. Павла о том, что «Бог всех соединил в противление, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы его и неисследимы пути Его!» (Рим. 11, 32–33). Картина суда над миром завершается схождением небесного Иерусалима на новую землю под новыми небесами и явлением Царствия Божия, сходящего с неба на землю. Здесь учение Православия сливается с верованиями всего христианства. Эсхатология содержит в себе ответ на все земные скорби и вопрошания.
Из книги Билейские основы современной науки автора Моррис ГенриТермодинамика и эсхатология Если бы первому и второму законам термодинамики предлежало сохранять свой всеобщий характер в вечности, эсхатологическое будущее выглядело бы поистине мрачным. Стрела времени указывает вниз, и космос неумолимо движется к окончательной
Из книги Шесть систем индийской философии автора Мюллер Макс Из книги Сын Человеческий автора Смородинов Руслан37. Эсхатология Иисуса Мы уже говорили об апокалипсических сентенциях евреев в эпоху Христа. Эсхатология Иисуса может быть условно сформулирована следующим образом:Современное Основателю состояние человечества подходит к концу: «Исполнилось время и приблизилось
Из книги Гностицизм. (Гностическая религия) автора Йонас ГансЭсхатология Радикальная природа дуализма предопределяет учение о спасении. Столь же чуждый, столь и запредельный миру Бог всецело пневматичен. Цель гностических устремлений -- освобождение "внутреннего человека" из оков мира и возвращение его к изначальному царству
Из книги София-Логос. Словарь автора Аверинцев Сергей Сергеевич Из книги Византийское богословие. Исторические тенденции и доктринальные темы автора Мейендорф Иоанн Феофилович3. Эсхатология Эсхатологию никак нельзя, в сущности, рассматривать в качестве обособленной главы христианского богословия, ибо эсхатология определяет качества богословия в целом. Это особенно верно по отношению к византийской христианской мысли, что мы и пытались
Из книги Христовщина и скопчество: Фольклор и традиционная культура русских мистических сект автора Панченко Александр АлександровичЭсхатология и аккультурация Выше я неоднократно отмечал, что формирование фольклора и ритуалистики христовщины и скопчества было в значительной степени обусловлено эсхатологическими ожиданиями и чаяниями. Надо сказать, что слухи, толки и верования апокалиптического
Из книги Великие учителя церкви автора Скурат Константин ЕфимовичЭсхатология Хотя святой Авва неоднократно обращает свой взор к конечным судьбам мира (есть даже одно - 12-е - поучение "О страхе будущего мучения…"), но и здесь наблюдается та же картина - освещение в нравственном аспекте.Когда душа "выйдет из тела, - размышляет святой
Из книги Библиологический словарь автора Мень Александр«ОСУЩЕСТВЛЕННАЯ ЭСХАТОЛОГИЯ» (англ. Realized Eschatology), одна из совр. экзегетич. теорий, относящаяся к истолкованию новозав. *эсхатологии. Впервые была сформулирована *Доддом в его книге «Притчи о Царстве» (1935), хотя его идеи частично предвосхищали др.экзегеты (напр., *Трубецкой и
Из книги Русская религиозность автора Федотов Георгий ПетровичVI. Русская эсхатология
Из книги Далекое будущее Вселенной [Эсхатология в космической перспективе] автора Эллис ДжорджЭсхатология Для более полной оценки русского исторического мирочувствия необходимо помнить о его эсхатологической направленности. Для христианина история не бесконечный круговорот повторяющихся циклов, какой она была для Аристотеля или Полибия, но это и не
Из книги Иларий, епископ Пиктавийский автора Попов Иван Васильевич Из книги Мани и манихейство автора Виденгрен Гео Из книги Всеобщая история религий мира автора Карамазов Вольдемар ДаниловичЭсхатология В эсхатологии Илария нужно отметить несколько тезисов, характерных не столько для его личных убеждений, сколько для западных церковных писателей доникейской эпохи, ставших ко времени Илария традиционными в той церковной среде, в которой он получил свое
Из книги автора3. Эсхатология Индийская эсхатология не была бы по-настоящему индийской, если бы она не рассчитывала и на прекрасное женское существо, которое встречает праведника на небесах, brahmaloka. Манихейские гимны также не отказываются от райских дев. Мы вспоминаем о том, что и в